VikTorovna

Со смещенным центром тяжести (рассказ)
Рассказ Георгия Сомова о двух прибалтийских снайпершах, зарабатывающих огромные деньги в Чечне, ненавидящих и русских (которые, разумеется, оккупанты), и чеченцев (которые, прежде чем убить русского пленного, вырезают и съедают его сырую печень). О необратимо изменившейся России, об умирающей русской деревне и странных обычаях и быте женщин-снайперов
http://www.peremeny.ru/blog/12463

Отрывок:"Анашу потягивают воины ислама. Еще чеченцы называют себя царским народом и слово «Аллах» не сходит с языка. Эн уже достаточно понимала их речь, но скрывала это. Не народ, а сплошные непонятки. Эн, чем больше ненавидела русских, тем сильнее чувствовала связь со своими. Чечи, как она неоднократно убедилась, и к своим относились, как к врагам. Без особой нужды добивали раненых своих, выручали только за деньги. Фуй!… Рискуя жизнью, скупали на позициях убитых, везли черт-те куда и по три шкуры драли с родичей за труп… Брр… Без конца кричат – Алла, Алла! А что Алла? Они неверующие! Посмотрели бы, как верит ее мама!"

ATON

Вместо мифических рассказов, лучше почитайте мемуары генерала Ермолова:
http://az.lib.ru/e/ermolow_a_p/text_...ermolova.shtml

VikTorovna

ATON," Начиная со второй половины XVIII и вплоть до середины XIX в. наиболее привлекательным объектом набегов для чеченских баяччи стала российская пограничная линия Переориентация набегов с юга на север была вызвана оживлением экономической жизни в Предкавкавказье и на русской границе. Чеченские отряды нападали на русские города, казачьи станицы, рынки, военные гарнизоны. Численность таких отрядов, как правило, была невелика, от 5 до 20 человек107. Они добывали себе на русской границе материальные ценности, занимались охотой за людьми, принявшей высокоорганизованный характер. Приведем описание С. Броневским «техники» захвата людей: «Раздевшись у Терека (чеченцы — ред.) кладут платья и оружие в кожаные мешки (тулупы), с помощью коих переплывают на ту сторону реки, и живут по нескольку дней в камышах и кустарниках, подстерегая неосторожных путешественников или работающих в полях худо вооруженных земледельцев. Как скоро захвачена добыча, перевязывают пленника подпахи длинною веревкою и тащат за собою через Терек вплавь. Потом завязывают ему глаза и, посадив на лошадь, возят взад и вперед по горам и лесам... дабы, рассеявши таким образом внимание пленника, отнять у него все способы к побегу» 108.

Российская военная администрация направляла экспедиции с целью прекращения чеченских набегов. Так, еще в 1718, 1722 гг. по указу Петра I в Чечню направлялись военные силы для «усмирения чеченцев» и защиты русских границ113. В 1758 г. впервые была предпринята экспедиция в глубь Чечни 114. Перед ней стояли те же задачи, что и перед предшествовавшими ей вооруженными экзекуциями. Ситуация сохранялась вплоть до середины XIX в., когда, по словам У. Лаудаева, «русские по-прежнему» «изредка тревожили» чеченцев, «требуя от них покорности русскому царю за дарованную землю»115. В результате уже в XVIII в. русско-чеченские отношения, развивавшиеся благодаря экономической и политической заинтересованности в них как чеченцев, так и России, стали осложняться из-за набеговой системы. Попытки российской администрации покончить с военными конфликтами и добиться мирного урегулирования возникших осложнений с чеченцами116 не приносили успеха. Это обстоятельство обусловило появление в литературе утверждения. будто противоречия в русско-чеченских отношениях вызывались иной, чем у других народов Северного Кавказа, внешнеполитической ориентацией."

"Российская пограничная линия, русские города и казачьи станицы привлекали внимание чеченцев не только как объекты для набегов. Открывая для Чечни совершенно новые экономические перспективы, эти «объекты», благодаря торговле, хозяйственному сотрудничеству, являлись не меньшей базой для роста и укрепления феодализировавшейся знати, чем опасные и не всегда удачные набеги. Сдерживавшим; набеги фактом были действия самой России. В интересах своей внешней политики в XVIII в. — начале XIX в. она пыталась действовать в Чечне достаточно гибко, добиваясь, как правило, мирного решения возникавших конфликтов. Иначе говоря, в рассматриваемое время русско-чеченские связи не исчерпывались обычными понятиями о «мирных» и «немирных» отношениях, — понятиями традиционными для русско-кавказских контактов вообще. Русско-чеченские связи развивались сложно и многообразно, поскольку на них активно воздействовали внутренние общественные процессы, протекавшие в чеченских тайпах. Противоречивость этих связей состояла в том, что Россия, осваивая Предкавказье и экономически стимулируя хозяйства горцев, а также осуществляя такие акции, как переселение с гор на равнину, объективно способствовала ускорению феодализации этих обществ. Прогрессивное по сути явление, в Чечне оно сопровождалось подъемом набеговой системы. Столкновение российских властей с чеченскими тайпами происходило прежде всего из-за набегов, которые становились для одних средством собирания собственности, для других серьезным препятствием в проведении российской политики."
"Деление мира на две части — мир ислама (дар-ал-ислам) и мир врагов (дар-ал-харб), предписание вести непрерывную войну с «миром неверных» до тех пор, пока неверные не примут мусульманство или не подчинятся власти ислама, становились популярными среди участников набегов. Особенно популярными среди чеченских «баяччи» были положения из «кита-бул-джихада», согласно которым война поощрялась еще и ради добычи. Более того, шариат точно определял порядок распределения этой добычи, куда входило все, в том числе земля, отнятая у неверных. Пятая часть добычи предназначалась имаму или кадию — духовному руководителю, остальная — делилась между воинами поровну. В Чечне, где в XVIII в. ислам не пустил еще глубокие корни, в первую очередь воспринимались наиболее агрессивные установки ислама и в значительно меньшей степени — то, что составляло собственно веру. Распространителями и вдохновителями ислама являлись представители духовенства, пробивавшие себе путь в родовую знать, постоянно побуждавшие население Чечни к фанатизму130. У. Лаудаев подчеркивал: «Оно (духовенство — ред.) ночные набеги и воровство называет войною за веру, а павшим в этих подвигах людям обещает рай, называя их казаватами, т. е. пострадавшими за веру. Впрочем, это делалось более из личной корысти духовенства»131."
http://kvkz.ru/history/war/2361-nabe...j-chechni.html

Кавказская война. Том 1. От древнейших времен до Ермолова", БСЭ,

Многие народы натерпелись от набегов чеченцев...,не только русские.

Добавлено через 6 минут 10 секунд
ATON,А рассказ хорошо написан...Это -литература.

Litta

Атон, а чем плохи мифические рассказы? Или тут утверждали, что это произведение истина? Человек читает то, что ему нравится, я так вообще сейчас про эльфов книжку мучаю и что? Поэтому оставь свой тон превосходства, пользователи делятся здесь тем, что ИМ понравилось, а не тем, что ТЫ хочешь увидеть. Есть желание поделиться впечатлениями о рассказе, которые тебе понравился, милости просим, но пристрастия других ТАК критиковать не стОит.

VikTorovna

Всё нормально...у всех разные взгляды...я историю повторила.ATON,спасибо!

майор

Николай ИВАНОВ
«ЗОЛОТИСТЫЙ-ЗОЛОТОЙ»
(Новелла)

…И сказал ей бородатый главарь, увитый по лбу зеленой лентой – тебе туда. И показал стволом автомата на горный склон – за ним ты найдешь своего сына.

Или то, что от него осталось.

Если дойдешь, конечно.

И замерли от этого жеста боевики, а в первую очередь те, кто устанавливал на этом склоне минное поле. Надежно устанавливал – для собственной же безопасности, туда-сюда, движение.

Разведка федеральных сил не прошла – откатилась, вынося раненых.

Попавшие под артобстрел шакалы, спасаясь от снарядов в ущелье, вырывались сюда на простор и на потеху Аллаху устраивали фейерверк на растяжках.

Пленные, что вздумали бежать, взлетели здесь же на небеса.

Сын? Нет, сына ее здесь нет, но они слышали о пленном русском солдате, который отказался снять православный крестик. Зря отказался – через голову и не стали снимать, делов-то - отрубили голову мечом, и тот сам упал на траву. Маленький такой нательный крестик на шелковой нитке, мгновенно пропитавшейся кровью. Гордого из себя строил, туда-сюда, движение. А то бы жил. Подумаешь, без креста... Дурак. А похоронили его как раз там, за склоном. Иди, мать, а то ночь скоро – в горах быстро темнеет. Жаль только, что не дойдешь. Никто не доходил.

Пошла.

Пошла по траве, выросшей на минах, и среди тоненьких проводков, соединявших гранаты-ловушки. Вдоль израненных осколками кустарников. Вдоль желтеющих косточек чьих-то сынков, не вывезенных с минного поля ни своими, ни чужими. Собрать бы их, по ходу, раз она здесь, похоронить по-людски, с молитовкой, но она шла-торопилась к своему дитяти, к своей кровинушке, к своему дурачку, не послушавшего бандита. О, Господи, за что? Ведь сама, прилюдно, надевала сыночку крестик на призывном пункте – чтобы оберегал. И видела ведь, видела, что стесняется друзей ее Женька, запрятывая подарок глубоко под рубашку. Думала грешным делом, что не станет носить, снимет втихаря.

Не снял…

А ей все смотрели и смотрели вслед те, кто захотел иметь собственное солнце, собственную личную власть, собственных рабов. Ухоженные, упитанные, насмешливые бородачи. Три месяца она, еще молодая женщина, ощущала на себе эти взгляды, терпела унижения, оскорбления, издевательства. Три месяца ее секли холодные дожди, от которых в иные времена могла укрыться лишь собственными руками. По ней стреляли свои и чужие: по одинокой незнакомой фигуре на войне стреляют всегда – на всякий случай или просто ради потехи. Она пила росу с листьев и ела корешки трав. Она давно потеряла в болоте туфли и теперь шла по горным тропам, по лесным чащам, по невспаханным полям босиком. Искала сына, пропавшего в чужом плену на чужой войне. Невыспавшейся переходила от банды к банде, голодной от аула к аулу, закоченевшей от ущелья к ущелью. Но знала: пока не найдет живого или мертвого, не покинет этой земли, этих гор и склонов.

«Господи, помоги. Дай мне силы дойти и отыскать. На коленях бы стояла – да идти надо. Помоги, Господи. Потом забери все, что пожелаешь: жизнь мою забери, душу, разум – но сейчас помоги…»

- Сейчас, сейчас взлетит, туда-сюда, движение.

- Живучая. Но здесь еще никто не проходил, - ждали боевики, не спуская глаз с русской женщины и боясь пропустить момент, когда вздыбится под ее ногами земля, когда закончатся ее земные муки.

Не заканчивались. То ли небеса, оправдываясь за страшную кару, выбранную для ее сына, отводили гранатные растяжки, то ли ангелы прилетели от него, от Женьки, и подстилали свои крыла под расстрескавшиеся, с запеченной кровью ноги, не давая им надавить сильнее обычного на минные взрыватели. Но она шла и шла туда, где мог быть ее сын, уходила прочь от главаря с зеленой лентой, исписанной арабской вязью. И когда уже скрывалась с глаз, исчезала среди травы, один из боевиков поднял снайперскую винтовку, поймал в прицел сгобленную спину: прошла она – проведет других. Не взлетела – так упадет…

Но что-то дрогнуло в бородаче, грубо отбил он в сторону оружие и зашагал прочь, в ущелье, в норы, в темень. Он не угадал. А тот, кто не угадывает, проигрывает…



…А еще через два дня к боевому охранению пехотного полка вышла с зажатым в руке крестиком на шелковой нити седая старушка. И не понять было с первого взгляда, русская ли, чеченка?

- Стой, кто идет? – спросил, соблюдая устав, часовой.

- Мать.

- Здесь война, мать. Уходи.

- Мне некуда уходить. Сынок мой здесь.

Подняла руки – без ногтей, скрюченные от застывшей боли и порванных сухожилий. Показала ими в сторону далекого горного склона – там он. В каменной яме, которую вырыла собственными руками, ногтями, оставленными там же, среди каменной крошки. Сколько перед этим пролежала без памяти, когда отыскала в волчьей яме родную рыжую головушку, из-за которой дразнили ее Женьку ласково «Золотистый-золотой» - не знает. Сколько потом еще пролежала рядом с найденным обезглавленным телом ее мальчика – не ведает тоже. Но очнувшись, поглядев в чужое безжизненное небо, оглядев стоявших вокруг нее в замешательстве боевиков, усмехнулась им и порадовалась вдруг страшному: не дала лежать сыночку разбросанному по разным уголкам ущелья…



…И выслушав ее тихий стон, тоже седой, задерганный противоречивыми приказами, обвиненный во всех смертных грехах политиками и правозащитниками, ни разу за войну не выспавшийся подполковник дал команду выстроить под палящим солнцем полк. Весь, до последнего солдата. С Боевым знаменем.

И лишь замерли взводные и ротные коробки, образовав закованное в бронежилеты и каски каре, он вывел нежданную гостью на середину горного плато. И протяжно, хриплым, сорванным в боях голосом прокричал над горами, над ущельем с остатками банд, над минными полями, покрывшими склоны, - крикнул так, словно хотел, чтобы услышали все политики и генералы, аксакалы и солдатские матери, вся Чечня и вся Россия:

- По-о-олк! На коле-ено-о-о!

И первым, склонив седую голову, опустился перед маленькой, босой, со сбитыми в кровь ногами, женщиной.

И вслед за командиром пал на гранитную пыльную крошку его поредевший до батальона, потрепанный в боях полк.

Рядовые пали, еще мало что понимая в случившемся.

Сержанты, беспрекословно доверяющие своему «бате».

Три оставшихся в живых прапорщика – Петров и два Ивановых, опустились на колени.

Лейтенантов не было – выбило лейтенантов в атаках, рвались вперед, как мальчишки – и следом за прапорщиками склонились повинно майоры и капитаны, хотя с курсантских погон их учили, что советский, русский офицер только в трех случаях имеет право становиться на колени: испить воды из родника, поцеловать женщину и попрощаться с Боевым знаменем.

Сейчас Знамя по приказу молодого седого командира само склонялось перед щупленькой, простоволосой женщиной. И оказалась вдруг она вольно иль невольно, по судьбе или случаю, но выше красного шелка, увитого орденскими лентами еще за ту, прошлую, Великую Отечественную войну.

Выше подполковника и майоров, капитанов и трех прапорщиков – Петрова и Ивановых.

Выше сержантов.

Выше рядовых, каким был и ее Женька, геройских дел не совершивший, всего один день побывший на войне и половину следующего дня - в плену.

Выше гор вдруг оказалась, тревожно замерших за ее спиной и слева.

Выше деревьев, оставшихся внизу, в ущелье.

И лишь голубое небо неотрывно смотрело в ее некогда васильковые глаза, словно пыталось насытиться из их бездонных глубин силой и стойкостью. Лишь ветер касался ее впалых, обветренных щек, готовый высушить слезы, если вдруг прольются. Лишь солнце пыталось согреть ее маленькие, хрупкие плечики, укрытые выцветшей кофточкой с чужого плеча.

И продолжал стоять на коленях полк, словно отмаливал за всю Россию, за политиков, не сумевших остановить войну, муки и страдания всего лишь одной солдатской матери. Стоял за ее Женьку, рядового золотистого воина. За православный крестик, тайно надетый и прилюдно не снятый великим русским солдатом в этой страшной и непонятной бойне…

VikTorovna

майор, Я расплакалась...