Bitch

прочла с интересом, не избито

Zmij_Gorynytch

опять всем спасибо продолжаем разговор

Скользки

Фонтан. Вдоль фонтана по обе стороны лестницы длиннющие, всё вниз и вниз. Фонтан журчит. Я на самом верху. Воздух прозрачный после дождя, видно далеко.

Стал вспоминать о своей поездке в Хабаровский край. От Хабаровска на вертолёте. Сели у распадка. Встречал маленький квадратный типчик, сложением похожий на спичечный коробок, с очень круглым лицом – Унгур. Не знаю, то ли имя у него такое, или прозвище, или национальность. Лицо всё в глубоких складках, как русла высохших рек. Глаза узенькие – их совсем не видать – где-то там глубоко, наверное, есть. И улыбка какая-то хитренькая не сходит с лица: как будто смеётся надо мной или над всеми издевается. Взял за рукав, сказал «пойдём». Я у него спросил: «Что, вот так вот пешком и пойдём?»

– Здесь недалеко. Семёныч по краю тайги расположился.
Пошли. Стал расспрашивать Унгура, кто да что этот вот Семёныч. А он только плечами пожимает и улыбается своей широкой ухмылкой. Только когда уже стало ясно, что подходим, говорит:
– У Семёныча скользки есть – у одного него на всей округе.
– А что такое эти скользки? – спрашиваю.
Молчит, ухмыляется. Потом всё же родил:
– Это не рассказать. Это попробовать надо.
И вот пришли. Холм, насыпь. Обошли. Фасад из сруба, а задником в земляную насыпь уходит – вот и думай, землянка это или избушка без курьих ножек. Впрочем, курьи ножки тоже есть: фасад возвышается на толстых бревенчатых подпорках, вниз лесенка из полубрёвнушек, как поленница.

Семёныч – мужик мощный, с бородой, но совсем по виду не разговорчивый – уже ждёт у входа в избушку-землянку.
– Вот гостя тебе привёл, – Унгур лыбится.
– Вижу, – сказал и тут же повернулся спиной, пошёл в сруб.
Унгур махнул шапкой и ушёл.
Я помялся с минуту, но, поняв, что никто приглашать меня не будет, пошёл на лесенку-поленницу.
С этого дня пошло однообразие. С утра Семёныч заводил свой раздолбанный грузовик, кидал туда что-то тюком и уезжал, молча оставляя меня «на хозяйстве». Я так понял, что он в тайгу на охоту ездит, хотя и не видел, чтобы он дичь привозил. Но тюки к вечеру какие-то сгружал.
Одна радость: готовил Семёныч вкусно. Из чего готовил – не знаю, но мясо.
Я думал, что местные здесь без водки или спирта не живут. Не разу не предлагал мне Семёныч выпить. И сам не пил. Может быть, на выездах и пил, только по нему было не видно.

На третий день от скуки нашёл топор, стал дрова рубить. Четвёртый день утром попробовал проводить грузовик Семёныча, до куда смогу. Благо, по тайге на раздолбанном грузовичке быстро не наездишься. Вышел к перекрёстку. Неожиданно. Не думал, что в тайге бывают перекрёстки. Дорога вдаль – глубокие колеи от шин. Дорога поперёк – без следов шин и извилистая. Откуда такая могла взяться – ничего на ум не приходит. Сам «перекрёсток» - сплошная грязь, месиво. Грузовик покатил по той, где колеи – белейший снег комьями вперемешку с кусками грязи. Дальше пешком идти было невозможно. Вернулся к избушке.

Только через неделю такой жизни решился спросить у Семёныча за ужином, что такое эти «скользки». Сослался на Унгура. Семёныч только посмотрел на меня внимательно и качнул разок головой, будто шапку сбросил.

На следующее утро Семёныч вдруг позвал меня с собой. Рядом не посадил, сказал забираться в кузов. Как меня не вытошнило в дороге – удивительно, все кишки перетрясло. Приехали, остановились, вылезли. Вокруг нетронутый снег. Семёныч залез в крытый кузов, стал рыться в тюках. Вынес что-то, говорит:
– Вот скользки, одевай.
На каких-то гибких прутках (хитрый каркас, как скелет кита) натянута сыромятная кожа, снизу всё салом густо намазано. По виду похоже на две байдарочки игрушечные. Внутри куча ремешков. Я так понял, это на ноги одевают. Спросить, как и что, не отважился, думал, что он покажет на себе. Но Семёныч сам нагнулся и стал мне прилаживать ремешки вокруг обуви. Приладил, говорит «вставай».
Я встал. И тут понеслось. Что я и как делал – не знаю, только всё неслось вокруг и кружилось. Ощущение: не то летишь, не то скользишь быстрее гоночной машины.
В конце (опять не знаю как) очутился снова у нашего грузовика и непонятно как остановился перед Семёнычем. Стою, коленки трясутся, отойти не могу. И вот тут-то и раскрылась тайна: Семёныч за пазуху полез, достал оттуда огромную флягу, открутил крышку.
– На, хлебни, – и первый раз за всё время улыбнулся, широко и по-доброму.
Я хлебнул, отпустило. А Семёныч мне свою лапищу тянет: «Вадим». Вот и познакомились…
* * *
Асфальт после дождя совсем высох, будто и не было. Только в тени деревьев кое-где остались мутноватые лужицы. Вместо перил вдоль долгих лестниц были нехитрые конструкции, сваренные из труб. Трубы диаметром с запястье крашенные в жёлтую краску. Потрогал рукой – холодные, мокрые, скользкие. И тут во мне что-то поднялось. Бешеная жажда снова испытать полёт-скольжение. Одним махом вспрыгнул на трубу – и понеслось. До низу, перелетая через пролёты, внизу по скользкому краю бассейна фонтана, и там – на противоположную лестницу, что удивительно – вверх, до самого места, где стоял вначале. Летело, кружилось – какие там «скользки»! Не знаю, видел ли кто…

Zmij_Gorynytch

Крошки

Сухари жевал с аппетитом. Крошки летели во все стороны. Скоро стало заметно, как при ходьбе они начинают тихо похрустывать. Надо приглядеться к ним внимательнее. От внимательного взгляда крошки стали видны лучше. Через какое-то время стал о них спотыкаться, а позже между ними уже трудно было пробираться. «Теперь еды много, голодным не останусь», - подумалось. Или остаться? Пожалуй, останусь. Здесь вполне уютно, а если пойдёт дождь или поднимется ветер, то можно укрыться во-он в тех дырах-пещерах.

Мимо пролетела летучая мышь. Надо бежать за сачком, обязательно надо эту летучую в мою коллекцию. У меня большая коллекция… Или большая лекция? Надо вспомнить. Если лекция, то это очень плохо, потому что я ничерта не помню, что мне надо говорить. Можно для отмазки начать со скороговорок: «Повадился дебил бодибилдингом заниматься». Уже лучше. Чем уже, тем лучше. Найду самую узкую пещеру, потому что если кто опасный захочет ко мне пробраться, то не сможет – просто не поместится. Хо-хо! Остроумно придумано. Отломлю кусочек близлежащей сухариковой крошки – это мне будет приз за остроумие. Но поднялся ветер, и ближайшая крошка стала, тихо шурша и перекатываясь с боку на бок, медленно удаляться. Моя рука всё тянулась за ней и никак не могла дотянуться. Неожиданно ветер переменился, и крошка закатилась за угол. Рука моя тоже повернула за ней за угол. Самое страшное – потерять свою руку из виду. Пытаюсь пошевелить пальцами и не могу – как можно шевелить тем, что не видишь – абсолютно глупо пытаться. Лучше пошевелить чем-нибудь рядом, что на виду.

Ближе всего была катушка с бледно-голубыми нитками – ею и пошевелю. Повернулся – с другой стороны стена – пошевелил и ею. Люстра далеко и наверху, но всё же тоже на виду. Робко пошевелил люстрой. Перестарался – плафон, соскользнув, слетел и разбился вдребезги, а дребезги разнесло ветром во все стороны. Шевелить всеми дребезгами одновременно было хотя и трудно, но очень весело. Настолько весело, что захотелось смеяться. Стал оглядываться, выбирая, чем бы засмеяться. Ничего подходящего не находилось, поэтому находиться здесь дальше стало совершенно бессмысленно. Надо течь дальше – к морю. Возле моря у меня образуется дельта-устье, чтобы можно было в него впадать. Давно ведь пора впадать в море – а то грязный же весь, пыльно здесь в крошках.

Рука выглянула из-за угла и показала язык – дразнится зараза. Нет, таки надо сбегать за сачком и поймать её – у неё язык большой, значит, будет, чем болтать на лекции. Где же остался сачок? Надо им пошевелить, чтобы его стало видно. Забавно, но сачок оказался весь завален крошками – достать не представляется возможным. Да и вообще, устал. Найду самую узкую трубу и завалюсь туда спать – авось через неё вынесет к морю. Там на берегу будет хрустеть песок и можно будет приглядеться к каждой песчинке.

Шпионка

как же я только люблю такие очаровательные нелепости

Добавлено через 2 минуты
мне еще порцию, пжлста, да побольше, побольше ))

Zmij_Gorynytch

как-нибудь на досуге спешил фо ю обещаюсь посочинять в таком ключе

Zmij_Gorynytch

Новое лицо

Бабушку и сестрёнку я оставила в тени подворотни. Сестрёнка держала серого всклокоченного плюшевого мишку за лапу, локтем другой руки пыталась прижать его к себе поближе, будто бы боялась, что его унесёт ветром. Смотрела мне вслед широко открытыми перепуганными глазёнками. Бабушка пыталась ухватить её за руку.

А я понеслась как ветер. К нему. Был он растерянный и удивлённый, но непроизвольно уже поднимал и разводил обе руки, чтобы поймать меня в объятия. Но когда я подбежала, он так растерялся, что даже не обнял, пришлось остановить свой бег в полуметре. А он только спросил, как бы не веря: «Ты уже приехала?» – потерянно побегал глазами и сделал несмелую попытку улыбнуться. Я прижалась всем телом и почувствовала, как он осторожно кутает меня в свои неуклюжие руки так, что я почувствовала себя маленькой девочкой, которую мама кутает в плед после купания.

– А я удалила бородавку, – похвасталась.

Он отстранил меня и стал с досадой всматриваться в мой правый глаз (у меня с детства была огромная бородавка под правым глазом, коричневая, но без противных волосков).

– Зачем ты? Ты же знаешь, как я люблю каждую твою родинку, а эта бородавка была просто сокровищем, – он всмотрелся ещё пристальнее, – Но ведь там осталось… Удаляют обычно под корень – мне говорили.

– Это только начало. Остальное потом.

– А что это за рисунок на ней остался?

– Похоже на василёк, правда?

– Нет, похоже, – он подбирал подходящее сравнение, – знаешь такое сверло, которым расширяют дырки… Как это называется?... Развёртка. Похоже на торец развёртки.

В чём-чём, а в инструментах он хорошо разбирался.

– Тебе, что, не скальпелем срезали?

– Я не помню… – почему-то у меня из глаз потекли горячие слезы, и я снова прислонилась к его плечу, уткнулась носом – спряталась.

Он взял в свои неуклюжие большие руки моё лицо, сжал щёки и стал целовать глаза и остатки бородавки. Стал собирать губами мои слезинки. Сделалось смешно и щекотно. Я не выдержала и прыснула. И он заразился моим смехом.

И так хохоча, взявшись за руки, мы пошли к нему пешком через полгорода. По дороге стала вспоминать и рассказывать ему, как всё было в санатории.

* * *

Мы сгрудились перепуганной стайкой. А этот стоял над трупом и с сожалением вглядывался в его лицо. Глаза у трупа были синие: большие синие круги вокруг глаз и голубые тусклые белки. Было не понять, мужчина это или женщина. Теперь это только труп. Рядом с трупом кучка бижутерии: какие-то медно-жёлтые чеканки на чёрных шёлковых шнурках, замысловатые фигурки из тонированного марганцем или морилкой дерева на белых цепочках, монетки с английским женским профилем, колечки в дырочках – сплетены в маленькую кольчужку. Почему-то подумалось, что у этого должны быть на руках резиновые перчатки почти по локоть, но перчаток не было. Большие волосатые руки, волосы даже на тыльной стороне огромной кисти и на костяшках пальцев.

Вдруг этот повернулся в сторону нашей «стайки». Побродил бессмысленным взглядом по лицам и остановился на моём. Смотрел на меня, как на камень. Камень, из которого вполне может получиться неплохая статуя. Он выбрал меня, чтобы сделать мне новое лицо.

Остальные девушки сразу отстранились от меня, как будто я вдруг стала знаменитой киноактрисой или восточной принцессой. Этот выбрал меня, чтобы сделать мне новое лицо.

* * *

Он перебил мой рассказ.

– Зачем? Ну скажи, зачем?! О таком лице мечтал Боттичелли. Наверное, спал и видел во сне, как рисует твоё лицо.

Иногда он разбирался не только в инструментах и в своих любимых циферках, иногда он ещё немножко разбирался в художниках Возрождения.

Мы как раз подошли к его дому. В его квартире, как всегда, царил «творческий порядок» (это он так называл кавардак). Только постель была аккуратно сложена, ни единой складочки, подушка пузатым уголком. Это у него бзик такой со времён армии.

И мы с размаху вместе бухнулись в эту прохладную гладь постели. Он говорил, что никогда больше не отпустит меня в этот проклятый санаторий, ещё про Боттичелли опять и про пенёк моей бородавки с васильково-развёрточным рисунком, про то, как он любит каждый миллиметр моего тела. Ещё говорил много чего-то горячего и влажного.

Проснулась я совсем рано. Рассвет пока что отвоевал только половинку неба. И нелепый обрубок луны торчал на светлом краю.

Он лежал на животе и мирно посапывал. Рукой обхватил меня через живот – всё боялся отпустить, наверное. Вспомнила, как он говорил горячее и влажное «никогда, никогда не отпущу».

Взрослый большой неуклюжий медвежонок, - с нежностью подумала я. И тут же вспомнила, что бабушка и сестрёнка остались в тени подворотни. Почему-то подумалось, что и сейчас они там стоят. Ручонки у сестрёнки устали и она уже не прижимает к себе серого медвежонка, держит его за одну лапу, а другая лохматая лапка, покачиваясь от сильного ветра, безвольно волочится по грязному асфальту. Сердце сжалось.

Порывисто потянулась к своей курточке, перекинутой через спинку стула – там косметичка. Карманы в курточке большие – я так люблю. Потом опомнилась, аккуратно сняла его руку со своего живота, так же осторожно уложила её на постель. Он только чуть пошевелился, что-то прочмокал губами во сне. А курточка сползла со стула. Села и подобрала её с пола. Из большого кармана выпало нечто, какой-то комочек, звякнуло о пол. На пол вывалилась и легла кучка бижутерии: маленькие чеканки на шнурках, деревяшки на цепочках и кольчужка из монеток. С минуту тупо смотрела на это «богатство». Потом мои движения стали уверенными и быстрыми. Быстро оделась, краситься не стала, засунула бижутерию поглубже в карман.

Уже от открытых дверей оглянулась: он безмятежно спал, «мой медвежонок», на животе. Только рука, которая раньше обнимала мой живот, теперь безвольно свесилась с края дивана.

«Он выбрал меня, чтобы сделать мне новое лицо». Больше оглядываться не стала. Оттолкнулась от двери и полетела по ступенькам, как ветер. Позади надтреснуто щёлкнула автоматическая защёлка замка.

Zmij_Gorynytch

Священная корова

Действующие лица: 1-й Читатель, 2-й Читатель, Критик, Трактирщик, Мари, обычная трактирная публика.

Сцена происходит в трактире. Деревянные столики, грубо сколоченные деревянные же стулья, новомодная газовая лампа у стойки трактирщика, толстые оплывающие сальные свечи на столиках. Приглушённый гомон посетителей, глухое позвякивание глиняной посуды.
За столиком в затенённом углу трактира - молодой человек с растрёпанными вьющимися волосами, его ворот расстёгнут - это 1-й Читатель. Перед ним на столике глиняная кружка, до краёв наполненная молоком, и на две трети сгоревшая свеча, больше ничего.

1-й Читатель (осторожно надпивая из полной кружки). М-мм!.. Очень прилично. (Залпом выпивает сразу полкружки.) Чёрт возьми, клянусь, ничего подобного я в жизни не пробовал! (Оборачиваясь в сторону Трактирщика.) Трактирщик, прикажите Мари принести мне полный кувшин этого же молока.

Мари - пышка, чьи телеса ещё больше распирает от туго затянутого корсета, смешливая и расторопная барышня. Мари подносит кувшин и чистую кружку.

Мари (кокетливо стреляя глазками). Мсье, Вы уверенны, что вам надобно этого молока? Давайте-ка я лучше поднесу того молока, что Вы всегда пьёте, и что все здесь любят, и какое хвалят даже знатные заезжие гости.

1-й Читатель (испуганно хватаясь за кувшин). Нет-нет, мне именно этого... Скажи, Мари, откуда это молоко, ведь раньше его здесь, кажется, не подавали?

Мари. Молочник рассказывает, что на той неделе по случаю прикупил Корову у еврея-ростовщика. Корова неказистая, но молока даёт много, да и сторговались они за сущие пустяки. А что, хорошее молочко?

1-й Читатель. Изумительное! Ты даже представить себе не можешь, до чего оно хорошо.

Мари, пренебрежительно хмыкнув, уходит в кухни. А молодой человек, выпив ещё одну полную кружку чудесного молока, начинает разглядывать общество, собравшееся у стойки. Выхватывает взглядом тёмноволосого смуглого юношу. По виду тот более всего похож на праздного студента. Это Пьер - 2-й Читатель.

1-й Читатель. Пьер, дружище, хватит там околачиваться. Пойди-ка сюда, чем я тебя сегодня попотчую. Да, и прихвати с собою пустую кружку побольше.

2-й Читатель подходит и усаживается на другой стул, ставит кружку на столик. 1-й Читатель щедро наливает ему из кувшина. 2-й Читатель долго принюхивается, делает маленький глоток.

2-й Читатель. Какая прелесть... Восхитительно! Просто отменно! Я прямо чувствую, как бурные тёплые струи наполняют все мои жилы. Даже оранжевый огонёк свечи играет по-новому. Я будто заново родился, словно что-то случилось хорошее, отчего я стал много лучше, а весь бренный мир - добрее ко мне. Откуда это чудо? (Он залпом выпивает всю большую кружку.)

В это время к их столику подходит некий серьёзный господин в наглухо застёгнутом сюртуке. Особо примечательны в его облике чёрные остроносые туфли с большими начищенными медными пряжками. Это Критик.

Критик. Я вижу, у вашего столика свободный стул. Разрешите присоседиться? (Полупоклон.)

1-й Читатель. Присаживайтесь, присаживайтесь, месье... Как Вас, извините, величать?

Критик. Месье Критик. (Полупоклон.) К вашим услугам.

1-й Читатель. Не станем попусту беспокоить Мари - у неё сегодня клиентов и без нас по самое горло. Думаю, что Пьер не обидится, а Вы, месье Критик, не побрезгуете, если я налью Вам молока на пробу в кружку Пьера.

Критик. Что ж, извольте, молодой человек.

Критик набирает в рот немного молока, долго перебирает его языком - то за правую щёку, то за левую, сосредоточенно шевелит губами, и, наконец, коротко проглатывает.

1-й Читатель. Ну, что Вы на это скажете?

Критик. Недурно, очень недурно.

1-й Читатель. Недурно?! И это всё, что Вы можете сказать? Да это же просто чудесно, божественно! Экий Вы сноб, господин Критик.

Критик. Да-с, недурственно... Впрочем, в прошлом году эта Корова давала куда лучшее молоко.

1-й Читатель. В прошлом году? Но ведь Мари говорит, что молочник купил эту Корову на прошлой неделе у еврея-ростовщика.

Критик. Ах, вот оно как... Занятная история получается...

2-й Читатель. Вам что-то известно? Не томите же нас - выкладывайте.

Критик. Эта Корова ранее принадлежала одному весьма именитому дворянину, чьё имя я не вправе здесь упоминать. Она появилась на свет в загородном владении его отца. И поговаривают, что были времена, когда юный дворянин гонял с телёнком наперегонки и они даже порою бодались лбами ради игры. Потом юный дворянин женился, переехал жить в свой столичный дом, отец его вскоре умер. Но из загородного имения молодому господину ежедневно доставляли его любимое молоко от той самой Коровы, с которой он играл в телячьем возрасте. В шутку он называл её моя Священная Корова и велел давать её молоко только членам семьи и почётным гостям. Довелось и мне в минувшем году отведать молока Священной Коровы (я числюсь на хорошем счету у тётушки дворянина, потому и был милостиво приглашён к обеду).

1-й Читатель. И что же случилось?

Критик. Достоверно мне не известно. Но я и раньше знал, что у молодого господина есть червоточина, которая рано или поздно должна была привести его на край и заставить упасть с высот. Это страсть к карточным играм и неумеренная расточительность в развлечениях. Видно, что теперь это именитый дворянин разорён, и ему, наверное, пришлось продать фамильное имение за городом, а с ним и Священную Корову, за долги. Вот и вся история.

2-й Читатель. Так Вы говорили, что её молоко было лучше в прошлом году?

Критик. Оно было восхитительным. А теперь... Вот извольте взглянуть сами. (Подносит кружку с недопитым молоком ближе к пламени свечи.) Уже не той однородности - на свет это особенно бросается в глаза. Сливок, хотя и в предостаточном количестве, но если взглянуть вот здесь и здесь, видно, что жир начинает отделяться от общей массы. Пройдёт какой-нибудь год или два и молоко у Священной Коровы будет совсем негожим. А это хранить невозможно, хранить молоко - это попусту тратить силы, совсем скоро оно будет пригодно разве на закваску для второсортного сыра. Так что через пару лет Священной Корове будет одна дорога - на бойню.

2-й Читатель. Вы действительно так думаете?

Критик. Я уверен. А я уж в этом знаю толк. Через пару лет - под нож, помянете мои слова.

1-й Читатель. Однако, как быстротечно всё прекрасное... Я бы с удовольствием выпил бы ещё пару кружек этого замечательного молока, но мой желудок полон до самых краёв. Говорят, Сюзанна (да-да, та самая худенькая пышногрудая итальянка) открыла где-то на окраине новый бордель. Пойдёмте туда сейчас же, друзья. Надеюсь, после посещения этого заведения у нас не останется никаких причин грустить о скоротечности прекрасного. (Он заговорщически подмигнул.)

Критик (обращаясь к Трактирщику). Виктор, я могу положиться на Вас в одном важном деле? Обязательно дайте нам знать, когда молочник прикажет зарезать Священную Корову. Её молоко мы пробовали, хотелось бы знать, будет ли таким же чудесным жаркое из её мяса.

На этом трое покинули трактир.

АРИадна

Змей, я не поняла смысла "Нового лица". Поделись?

Zmij_Gorynytch

да там нету смысла - не ищи, одна только атмосфера. это была худ.обработка одного из моих снов просто))

АРИадна

Обалдеть! А я-то уже себя безмозглой начала ощущать))))))
Очень необычно. Судя по некоторой абсурдности отрывков повествования - их одновременной разрозненности и взаимосвязанности - можно предположить, что это сон