ЛИС'С

ВЯЗЬМА

Дома в Вязьме были такие же, как в других уездных городах. Все особнячки, со своими садами, с широкими дощатыми воротами во двор. Некоторые побольше — купеческие, другие поменьше — мещанские. Дома были почти все деревянные, а крыши железные, выкрашенные зеленым или красным. Большей частью в один этаж, но бывали и двухэтажные, как наш наемный дом Подберезких на Большой Бельской. Мои родители наняли его уже в начале столетия.

Некоторых моих одноклассников я знал еще до поступления в гимназию. Миша Векшин, сын купца-кожевника, часто бывал в Хмелите. Из соседних с нами деревень было два мальчика, Алеша Семенов из Барсуков, три версты от Хмелиты, я его знал, и Володька Щукин из Ломов, по дороге в Вязьму, — я его не знал, но знал его отца. Еще было два мальчика из Мартюхов, на полдороге в Вязьму, я их тоже не знал раньше, но все равно мы все были земляки. Яшка Ястребов, сын железнодорожного инженера, был седьмым в нашей группе. Ястребов был вожак и самый энергичный из нас. Он был энтузиастом "Всероссийского Общества Флота" и набирал членов. В нашем классе было 14, в старших еще больше.



Должен сказать, что учителя были очень хорошие, в особенности истории, географии, естественной истории и русской литературы. Раз в неделю приходила из 1-ой женской гимназии, которая была напротив нашей, Мария Александровна Рыбникова, говорить о литературе, особенно о поэзии. Ее энтузиазм заразил весь класс, и мы состязались друг с другом, выучивая дома наизусть Пушкина, Тютчева, Алексея Толстого. По математике я хромал и помню только раз за все мои годы в гимназии получил "4". Обыкновенно я был доволен и "З". Алгебру я совсем не понимал, геометрию немного лучше.

Классы были двойные — ЗА и ЗБ — по два в каждом классе.

Все, конечно, были алчными читателями газет, в особенности Немировича-Данченко в "Русском Слове", у всех были карты, в которые мы втыкали маленькие флажки, отмечая движения наших войск. Наши газеты (да иностранные тоже, мой отец получал из Англии "Times" — конечно, очень запоздалым) описывали войну каким-то "лубошным" языком. Это было странное порождение издательств — Сытина, Суворина и других. Им представлялось, что только так "простой народ", то есть крестьяне, могут понять этих интеллектуалов. Они печатали обыкновенно очень плохо нарисованные в ярких красках картины какого-нибудь происшествия. Под ними печаталось большими буквами краткое описание инцидента. Например, "Кузьма Крючков, донской казак, отбивающийся от 18 немцев, которых он зарубил, и получил Георгиевский крест". Или:

"Лейтенант Свиньин, штурмом берущий немецкий крейсер "Магдебург" у Аландских островов". И картины представляли Крючкова верхом, размахивающего шашкой, одетого в довоенную форму, среди группы немецких пехотинцев, тоже в мирных формах, стоящих, падающих и лежащих. Или Свиньин, ведущий матросов с кортиком в руках, а матросы, отчего-то с винтовками со штыками, перелезают с нашего миноносца через борт немецкого крейсера (с тремя трубами вместо четырех).

Оба инцидента были, конечно, правдой. Крючков действительно отличился и получил Георгия. И действительно Свиньин и князь Вяземский захватили немецкий крейсер "Магдебург" после того, что наши крейсера "Богатырь" и "Олег" загнали его на мель и Свиньин захватил немецкую сигнальную книгу. Но на этих картинках все просто разделялось на наше геройство и немецкую пакость. Нас в них никогда не били, мы отступали только потому, что нам скучно стало там быть, или по какой-нибудь другой "хорошей" причине, и всегда на "заранее приготовленные позиции".

Кто этому верил, не знаю, во всяком случае — не "темные" крестьяне. Они обыкновенно говорили в таких случаях: "Шибанули нас там здорово немцы, небось наши драпанули, что пяток не видать". Но это нисколько их не поражало. Все драпают, и наши и немцы, когда их "шибанут".

Вдруг пришло письмо из германского плена от одного из ав-
деевских крестьян, и надежда, что остальные может быть тоже в плену, всех взбодрила. Моя мать хлопотала через Красный Крест узнать об остальных, но эти запросы шли через Швецию и это тянулось долго.

Дела в Галиции были удачны. Говорили, что тысячи австрийских пленных проходили через Вязьму. Мы с моим другом Мишей Векшиным ходили на вокзал посмотреть этих австрийцев. Действительно, пришел поезд, набитый пленными. Между ними, к нашему удивлению, был вагон, полный венгерцев. Не венгерцы нас удивили, а то, что они были в "венгерках", некоторые с ментиками. Наша конница вся была в защитных рубахах, а тут — венгерские гусары в нарядных довоенных формах.

Вязьма была довольно красива. Были остатки Кремля, обнесенные полуразрушенной стеной, в мое время там был женский монастырь. В 17-м веке в течение двух лет Вязьма была столицей России, когда царь Алексей Михайлович перевел ее сюда из Москвы, где свирепствовала чума. Здесь он построил себе дворец, от которого теперь ничего не осталось, кроме дворцовых конюшен и названия "Дворцовая площадь". Конюшни были низкие кирпичные, выбеленные, с маленькими окошечками и крутой щебняковой крышей. Они были очень длинные, шагов сто длиной, и занимали целиком одну сторону площади. На других трех сторонах стояли маленькие особнячки, окруженные садами и огородами. Площадь была травяная, некошеная, росли ромашки, колокольчики. Немощеная дорога обегала площадь перед домами. Весной дома тонули в цветущих яблонях, вишнях, сирени и жасмине. Там всегда было тихо, не помню ни телег, ни колясок, да и прохожие редко встречались.

Я часто бывал на Дворцовой площади, потому что был бешено влюблен в прелестную девочку, гимназистку 1-й женской гимназии. Ее звали Нина Щедрина, она была дочь машиниста паровоза-экспресса типа "Б" Московско-Брестской железной дороги. Он был замечательный человек, мать — очень гостеприимна и мила, были и младшие дети. Я постоянно ходил к ним пить чай.

В Вязьме было 27 церквей, разбросанных по всему городу. За площадью в фруктовом саду стояла маленькая Дворцовая церковь, белая с зелеными куполами. Очень старая церковь была в Кремле, но там был женский монастырь, и я никогда ее не видел. На Торговой площади под горой Большой Московской стояла Богородицкая церковь, совсем провинциальное "барокко", выкрашенная синим да коричневым, а купола — темно-синие со звездами. Была Никитская церковь на горе в конце Большой Московской. В ней с обеих сторон Царских Врат стояли какие-то нерусские деревянные статуи. Говорили, что это с того времени, как поляки заняли Вязьму и превратили церкви в костелы. Отец Алексей говорил: "Не по порядку в православных церквах статуям стоять, но уж давно они там, теперь убрать нельзя". За Смоленским мостом — миленькая Смоленская церковка, была и большая Троицкая церковь, очень красивая, красная с белым, — да много, много было церквей, всех не перечесть.

В Вязьме было 35 тысяч населения, она была центром льняной промышленности, имела два спичечных завода и три кожевенных. Улицы были вымощены булыжником, и только богатые купцы перед своими домами вымащивали сами, кто торцами, кто асфальтом.

Купцы вяземские были исключительные. Нигде, думаю, в России не было собрания таких древних купеческих семей. В 1478 году великий князь Иван III завоевал Новгород, но новгородцы не угомонились. Много других походов на Новгород было и при Василии III и при Иоанне Грозном. После какого-то из этих походов москвичи решили, что Новгород никогда не угомонится, пока там сидит старое новгородское купечество. И выслали его в Вязьму. Достаточно было взглянуть на лист вяземских купцов, чтобы вспомнить древний Новгород, — Строгановы, Калашниковы, Лютовы, Синельниковы, Ершовы, Колесниковы, Ельчаниновы и т.д. В Вязьме семьи эти не долго сидели сложа руки — и снова разбогатели, торгуя льном и кожами с Ганзейскими городами.

Большие вяземские купцы стали льняными царями. Странно это было, потому что лучший лен рос в Псковской, Новгородской и Тверской губерниях на песчаной легкой почве. В Смоленской был суглинок, лен рос грубее. Но свозили его отовсюду, и Вязьма стала не только русской, но европейской льняной биржей.

Вдоль изгиба реки Вязьмы один за другим стояли кожевенные заводы. Вонь от них шла невероятная, но люди привыкли и как-то не замечали. С реки были видны огромные кучи сандальных стружек, точно красные пирамиды.

За Смоленской заставой было два спичечных завода, Ельчанинова и Синельникова. Они были очень разные. Ельчаниновский завод был, что называется, "последний крик". Его перестроили за несколько лет до войны. На вид — точно большущая оранжерея, вся стеклянная. Все машины новые, половина их автоматические. Внутри тихий гул электрических машин, всюду центральное отопление, рабочие в белых халатах — что твой госпиталь. Вокруг завода — новое поселение для рабочих, особнячки в садах.

Недалеко — Синельниковский спичечный, точно барак. Кругом в беспорядке разбросано дерево, какие-то тележки. Все неопрятно. Рабочие Синельникова жили в городе, кто где.

Ельчаниновские спички были в элегантных малинового цвета квадратных коробках, 2 на 2 дюйма и менее полудюйма толщиной. На них было написано "Фабрика Ельчанинова. 48 спичек". Синельниковские — в самых обыкновенных коробках.

И вот — непонятно — синельниковские рабочие очень гордились своей фабрикой, дружное было управление, никогда не жаловались на судьбу, а ельчаниновские постоянно корячились.